К истокам русской духовности. Этюды - Марина Черносвитова

Но и наше рассуждение о соотношении образов Егора Прокудина и Степана Разина (кто у кого был бы есаулом) – не корректно. И дело не в том, что Егор Прокудин – это Степан Разин советской России 80-х. Хотя, если уж быть совсем точным, то Егор Прокудин жил и действовал спустя ровно 300 лет от славного времечка Разина (в 1969 – 71 гг.). Скорее, строго по Шукшину, Степан Разин – это Егор Прокудин периода крестьянской войны 1669 – 1671 гг. Опять же подчеркиваем, что берем не конкретно-историческую (а разве Разин Шукшина – копия с исторического Разина?) и бытовую стороны, а духовную (или экзистенциальную, если угодно). А с этой стороны ни Прокудин, ни Разин не являются героями состоявшимися (обратим внимание на тот факт, как много, часто, обстоятельно и повторяясь, Василий Макарович объясняет по всякому поводу, кто и что есть из себя его Разин и его Прокудин!) … без других своих ипостасей «крепких мужиков» сорокалетних – Бориса Яковлева, Николая Шурыгина, Глеба Капустина… А, все они в совокупности, и в прямом, и в переносном смыслах, не ожили бы еще без одного крепкого мужика – самого Василия Макаровича Шукшина, советского русского писателя, родившегося в небольшом алтайском селе Сростки с горой Пикет и рекой Катунь…

Л. Корнешов пишет: «Хрупкое слово – „народность“… Трудное слово, потому что нелегко отличить, где действительно народность, а где подделка под нее, берестяная грамота современного приготовления. И ходят порою в далекие села за народным словом, будто в том, как слово написать, – народность! И еще тянут в углы современных квартир закоптелые иконы – в Астраханском митрополичьем соборе Степан вырвал саблю, подбежал к иконостасу, рубанул сплеча витые золоченые столбики – было то в XVII веке». Николай Шурыгин разрушает церковь в дни, тоже где-то между 69 – 71 гг., и произносит, когда дело сделано: «Семнадцдатый век, – вспомнил Шурыгин. – Вот он, твой семнадцатый век! Писать он, видите ли, будет. Пиши, пиши». И не добром говорит сам Василий Макарович об астраханском мужичонке, назвавшем Разина «разбойником» (он, опять же, кстати, повстречался Василию Макаровичу в 1969 г.). Где же эта народность, которая не в слове, да и не во всяком деле? Да в духовности, в исконности и… в сплаве прошлого с будущим. Вот как замечает Л. Корнешов: «В. Шукшин сперва написал киноповесть „Калина красная“, создал фильм. Потом ушел в века российские, чтобы возвратиться из прошлого со Степаном Разиным, вынести в заглавие нового романа его слова: „Я пришел дать вам волю“. История иначе рассудила: сперва был Степан, потом уже тысячи и сотни тысяч, продолжили его буйный характер, подхватили в бунтарские руки его мечту. И, песня про Стеньку пелась многими поколениями – не от песни ли, мечты начинался шукшинский роман?»

Да, такова диалектика образа атамана Разина, созданного Василием Шукшиным22: сначала он, потом Егор Прокудин и другие крепкие мужики (кстати, здесь же и Иван Расторгуев), а в конце концов, где прошлое смыкается с будущим и начало с концом – Василий Макарович Шукшин.

И все же перед нами так и остался вопрос без ответа – «почему молодежь ушла из села?» А куда привели нас поиски ответа и желание додумать думу до конца? К другим проклятым русским вопросам: почему на Родине нашей царит вне всякого времени разлад? Был ли когда у нас Лад? Почему в душе каждого русского человека Лад вызывает физически ощутимые образы деревенского уклада (и в этом духовно-душевном измерении было-быль является как боль)? – «O, Rus!» («О, деревня!») – восклицает Пушкин вслед за Горацием… Все мы, русские – деревенщики! Но это не ответ, и даже не подсказка к ответу. Это, пожалуй, присказка…

Сейчас, когда пишутся эти строки, парламентарии наши решают разные и всякие проблемы. Но, не эту, главную, шукшинскую: «как вернуть россиян в их села, то бишь, к земле?». Очень надеемся, что нас понимают читатели! А как, в самом деле, если по-Шукшину? Да так – не землю дать + волю (Разин у Шукшина, как известно, дал волю, да ее не взяли!), а землю дать как волю. А это вопрос, отнюдь не парламентарский, не политический, не экономический и вообще не государственный. Никаким указом и декретом решен быть не может (история нашего Российского государства, начиная с Александра I и Аракчеева23, а дальше – с Николая I, Николая II и Столыпина, это хорошо показала – не в реформах тут суть дела) … Этот вопрос духовный. Да! Но и здесь оговорка – не церковный, да и не религиозный. А духовный, то есть – кровный закон (понятие В. М. Шукшина).

Наконец, в продолжение все той же шукшинской думы о современном крестьянстве и пользуясь его методологией («лично я старался рассказать про душу, что ли, а не про внешнюю биографию, внешние события»), мы должны спросить и себя:

«Как с душой-то у нас? Жителей России во втором десятилетии ХХI-го века?» Ведь, коль распался целый крестьянский род, да не один же – не один! – то, может быть… сказки у нас не те? Или песни наши прадеды не те пели? (Мы-то в сказки не верим, а песни для нас поют больше леонтьевы и пугачевы алы). Через свою думу Шукшин докапывался до истоков русской духовности, это когда история народа предстает не только как совокупность некоторых событий, свершившихся в конкретном пространстве и времени, а как своеобразная биография (био – жизнь, напоминаем) духовности, где всякое историческое событие суть ее акция.

Вот например (не согласимся, кто скажет, что пример неудачный, просто – жесткий, лобовой) Василий Шукшин замечает, что в первых рядах страшной армии мещан (для него – носителей бездуховности) идут женщины, практически так и было – шли – с конца 70-х! Именно тогда женщины русские – лучшие, заметим, из деревень да провинций, ринулись, как только школы закончат, в города. Да, тогда к ним приклеивалось надолго, а то и на всю жизнь – как повезет – это подлое слово «лимита» (жизнь даже не взаймы: жизнь-по-лимиту!). Лимитчик – самое оскорбительное для человеческого достоинства положение в обществе. Самое худшее, что может быть от рабства и крепостничества… И это в современном мире. «Хам» – явление, расцветшее в этот же период, конечно, связано с русской городской традицией (вспомним рассказы Глеба Успенского), но в наше время поднималось оно на дрожжах «стирания» границы между умственным и физическим трудом, городом и деревней, центром и периферией. То есть, на обезличке и духовном убожестве…! Юные красавицы убегали из деревни. Сколько на этот счет советских фильмов поставлено было! Вот, «Москва слезам не верит» – разве косвенно не об этом? И, к чему привела эта тенденция? К «белому танцу» (как в известной одесской песне: «Дамы приглашают кавалеров… Там, где галстук, там перед…». Появились интердевочки и „маленькие веры“. И, наконец, вот сейчас мы видим все признаки, нет, ни либерализма, как прожужжали нам с обеих сторон „блогеры“…Мы видим все признаки новой формы правления (известной, правда, еще в древней Греции – Порнократия (см. Философский фильм „Порнократия“ гениальной женщины-провидца (sic!) Катрин Брейя, читай: Е.В.Черносвитов. „Порнократия“. Сага о Белом Свете»). А у мужчин, весьма у многих, Партенофобия (боязнь девственниц)? Не отсюда ли гомосексуализм, как пандемия, охватившая сильный пол? Есть и философия: «гомосексуалисты не дают жизнь, ergo – не дают и смерть»! И кредо нового человека, заменившего, как предсказывал гомосексуалист, умерший от СПИДА, великий философ второй половины ХХ-го века, Мишель Фуко, Homo sapiens: «Be naked in the splendor of the truth of who you are»24.

А, мы о народности и о духовности, когда, в нашей столице, стало обыденным примерно такое: «Часто езжу в метро и на электричках на работу. Такого насмотришься: один что-то бормочет и разговаривает сам с собой, другой пишет на запотевшем стекле какую-то ахинею, третий сжимает кулаки, скрежещет зубами и готов в любую секунду на кого-нибудь броситься. И эта картина далеко не полная, что будет дальше представить не трудно» (Владимир Фоменко, потомственный москвич).

Так вот, конкурсы красоты в нашей стране, призы и вояжи заморские «русских мисс», победительниц этих конкурсов – порождение одного из видов массового психоза нашего времени. Имя, которому – порнократия! А мысль опять возвращает нас к образу Глеба Капустина (да не шарж ли уж он на Степана Разина?), «народного заступничка»… И все же поговорим мы еще не о нем, а о его «кровном» брате Михаиле Александровиче Егорове. Кстати, кандидате наук и очкарике. Из рассказе «Привет сивому!».

«Была девушка… женщина, которая медленно, ласково называла его Мишель. Очкарика слегка коробило, что он Мишель, он был русский умный человек, поэтому вся это… весь этот звякающий чужой набор – «Мишель», «Базиль», «Андж» – все это его смущало, стыдно было, но он решил, что он потом, позже, подправит свою подругу, он станет проще. Пока он терпел и «Мишеля», и многое другое». «Я постепенно открою ей (Кэт —Е.С., М. Ч.) простую и вечную истину: интересно то, что естественно. Чего бы это ни стоило – открою!» – думал кандидат. Вот вам и, пожалуйста, тема – «от кандидата Журавлева», оппонента Глеба Капустина, к кандидату Михаилу Александровичу Егорову, «оппоненту» Сержу и Кэт и всем их друзьям, оборотням по заморскому образцу – «сивым». Так что «кандидат», хоть он и выходец из деревни, это отнюдь еще не носитель лишь негативных оценок, по Шукшину; здесь все гораздо глубже и тоньше. «Катя, – говорит Мишель, – что, если мы… у меня скоро отпуск, махнем-ка мы в Сибирь. На Алтай. Возьмем рюкзаки – и пешком. Там очень развита народная медицина, я бы хотел подсобрать материал…